Материалы к истории московской судебно-медицинской школы

Возникновение московской судебно-медицинской школы, как и других русских судебно-медицинских школ, связано с реформой суда 60-х годов прошлого столетия.

60-е годы XIX столетия ознаменованы крушением господства феодально-крепостнических отношений. Эти политические сдвиги, созревшие в ходе исторического развития России, прежде всего нашли своё выражение в необходимости отмены крепостного права и реформе суда.

Распад экономических основ крепостничества не мог не затронуть всех надстроек феодально-крепостнического общества, находившихся в явном противоречии с новыми, развивающимися капиталистическими отношениями.

Царское самодержавие со всей его системой изживших себя административно-судебных учреждений было тормозом на пути прогрессивного развития России.

В 1864 году было введено гласное судопроизводство, были учреждены прокуратура и адвокатура, институт судебных следователей. Была введена гласность, устность и состязательность в судебном процессе.

Однако эта реформа ни в какой степени не изменила классовой сущности суда. Суд явился верным орудием господствующего класса, орудием новых отношений буржуазно-капиталистического характера. Классовая сущность нового суда метко была определена В. И. Лениным — „бей, но не досмерти".

Система старого феодальною суда с его тайными и письменными формами судопроизводства не давала стимулов к широкому развитию судебно-медицинской экспертизы.

Совершенно иные условия создались для развития судебной медицины яри гласном судопроизводстве, когда преступления против жизни и здоровья человека стали расследоваться с обязательным участием врачей-экспертов.

Судебные врачи получили право публично выступать на судебных процессах. „Гласность экспертизы, — писал Э. Беллин, — публичность её перед судом, присяжными представителями общественной совести и проч., потребовали осторожных, научных точных приёмов со стороны эксперта, потребовали строго логических, научно-мотивированных выводов, так как на перекрёстном допросе сторон выводы и заключения эксперта подлежат критике, проверке, подкреплению научными данными“. Естественно, что это положение коренным образом изменило роль и значение медицинского эксперта в судебном процессе. Всё это способствовало усовершенствованию судебных врачей в их специальности и развитию как научной, так и практической судебной медицины.

Практика нового суда, при которой судебно-медицинская экспертиза сразу же приобрела вескую доказательную силу, а в некоторых случаях определяла исход дела, привлекла к себе внимание русского общества.

Передовые представители русской общественности внимательно следили за крупнейшими судебными процессами, имевшими политическое значение. Достаточно вспомнить участие Г. Короленко в деле мултанских вотяков, сказавшего своё веское слово для спасения невинных жертв, брошенных в тюрьму в угоду царской юстиции. Известный процесс Бейлиса в 1913 году вызвал бурный протест передовых людей своего времени и суд был вынужден вынести Бейлису оправдательный приговор.

Судебная реформа определила огромную важность медицинской экспертизы и способствовала её развитию в России.

В этот период на фоне общего расцвета русской медицинской науки отмечается пышный расцвет и отечественной судебной медицины. Кафедры судебной медицины университетов становятся научными центрами, куда обращаются следственные власти за разрешением сложных и спорных вопросов, возникающих в судебных делах при расследовании преступлений против жизни и здоровья человека. Сотрудники кафедр широко привлекаются, как эксперты, судами и органами расследования.

С 1864 года начал издаваться специальный судебно-медицинский журнал: „Архив судебной медицины и общественной гигиены“, затем переименованный в „Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины“, сыгравший крупную роль в развитии научной и практической отечественной судебной медицины.

В недрах кафедр судебной медицины зарождаются первые судебно-медицинские школы, оказавшие большое влияние на дальнейшее развитие русской медицинской экспертизы.

Работа ставит своей целью дать краткий очерк истории Московской школы судебных медиков дооктябрьского периода её существования.

Основоположниками Московской школы судебных медиков были профессоры Московского Университета Д.Е. Мин и И.И. Нейдинг, которые почти одновременно начали работать на кафедре и деятельность которых совпала с введением гласного судопроизводства и нового Университетского Устава 1863 года, по которому учреждается самостоятельная кафедра судебной медицины с токсикологией и гигиеной.

На должность заведующего кафедрой в 1863 году был избран Д.Е. Мин в связи с уходом в отставку профессора А.О. Армфельда.

Профессор Д.Е. Мин представляет колоритную фигуру среди университетских работников судебной медицины прошлого столетия.

Дмитрий Егорович Мин (1818-1885) родился в Рязанской губернии в семье инженера. Высшее образование он получил вначале в Коммерческой Академии в Москве, оттуда перешёл в Московскую Медико-хирургическую Академию, где и кончил курс в 1839 году лекарем 1-го отделения с золотой медалью.

По окончании Академии Мин в течение 16 лет работал ординатором Екатерининской больницы.

Работая в больнице ординатором, Д. Е. Мин проявил глубокий интерес к патологической анатомии, которая в то время начала оформляться в самостоятельную медицинскую дисциплину. Этот интерес к патологической анатомии Д. Е. Мин сохранил во всей своей последующей научной и практической деятельности.

В своих работах он неоднократно подчёркивал, что врачу необходимо знать патологическую анатомию, чтобы сопоставлять клинические данные с секционным диагнозом; это способствует усовершенствованию клинических диагнозов, научает синтезировать прижизненные проявления болезни с конкретными морфологическими изменениями в организме, всё это, в конечном итоге, ведёт к более полной и совершенной терапии. Д. Е. Мин перевёл на русский язык руководство по патологической анатомии Рокитанского.

Это увлечение Мина патологической анатомией и определило патоморфологическое направление Московской школы в период её формирования.

В 1851 году Д.Е. Мин, по защите диссертации на тему: „De dyscrasia thypho — propria“, получил степень доктора медицины.

В 1858 году Д.Е. Мин избирается адъюнкт-профессором кафедры судебной медицины и ведёт курс гигиены с эпизоотологией. Эти две дисциплины хотя и числились на одной кафедре по Уставу 1835 года, но читались разными профессорами, так как одному профессору было уже не по силам углублённое и всестороннее изучение и преподавание этих в объединённом курсе.

Несмотря на то, что Д.Е. Мину пришлось читать только теоретический курс гигиены, так как в то время не было ещё самостоятельных гигиенических лабораторий, всё же он сумел доказать слушателям громадную пользу и значение общих здравоохранительных мероприятий.

Благодаря глубокой эрудиции в вопросах гигиены Д.Е. Мин зарекомендовал себя лучшим московским гигиенистом. Московская городская администрация часто обращалась к Мину за содействием в проведении различных гигиенических мероприятий, в частности, санитарного обследования фабрик, заводов и школ.

Когда в 1864 году в Москве вспыхнула холера, во главе санитарной комиссии по борьбе с эпидемией был поставлен Д.Е. Мин.

В течение нескольких дней он наладил быструю и чёткую работу комиссии. Им были организованы персонал санитарных участковых попечителей и приёмные покои с постоянным дежурством врачей; он составил инструкции по проведению санитарных мероприятий и оказанию врачебной помощи населению. Благодаря проведению срочных плановых мероприятий эпидемия не приняла широких размеров и скоро была ликвидирована (Нейдинг),

По вопросам гигиены Д.Е. Мином написано несколько работ: „Правила дезинфекции отхожих мест при помощи железного купороса и способ его употребления“, „Медикополицейское исследование фабрики Ганешиных“ и др.

В 1862 году на заседании физико-медицинского общества Д.Е. Мин сделал доклад: „О реформе в медицине на гигиенических основаниях и о значении гигиены, как общественной науки“. В этом докладе он высказал главнейшие упрёки, направленные против существовавшего тогда узко-лечебного направления в медицине, показал отношение гигиены к естественным и медицинским наукрм, одновременно показал на огромное значение общих оздоровительных мероприятий. Эта речь характеризует Д.Е. Мина, как врача профилактического направления и показывает, что в вопросах профилактики он стоял намного выше своих современников.

Мы намеренно остановились несколько подробнее на деятельности Д.Е. Мина в области гигиены не только для характеристики его как врача-общественника, главным образом, исходя из соображений того, что Д.Е. Мин выполнял большую педагогическую и общественную работу по гигиене, являвшейся тогда органической частью кафедры судебной медицины, или по номенклатуре того времени, кафедры государственного врачебноведения. Широкая разработка санитарно-гигиенических проблем была характерной чертой научного направления Московской школы судебных медиков до 80-х годов прошлого столетия.

Дмитрий Егорович МИН (1813-1885).

Мин принимал деятельное участие в „Московском врачебном журнале“, который издавался с 1851 года профессором Московского университета А. И. Полуниным. В течение нескольких лет он был вторым редактором этого журнала. Проф. Д. Е. Мин был глубоко всесторонне образованным учёным, он прекрасно знал древние и новые языки и известен в русской литературе, как переводчик крупных художественных произведений („Ад“ из „Божественной комедии“ Данте, „Освобождённый Иерусалим“ — Торквато Тассо, „Король Иоанн“ — Шекспира, „Осада Коринфа“, „Дон Жуан“ — Байрона и ряда других классических произведений).

В 1862 году Д.Е. Мин избирается экстраординарным профессором кафедры государственного врачебноведения и с этих пор читает курс судебной медицины.

На кафедре создаётся научное ядро школы, вокруг которого объединяются городские врачи и инспекторы врачебных управ. На базе кафедры проходят подготовку врачи, готовящиеся к научной деятельности и ищущие учёной степени.

Судебно-медицинскую деятельность Мина И.И. Нейдинг характеризует следующим образом: „Хотя Мин раньше не занимался судебной медициной, по крайней мере практически, но его многосторонняя образованность, отличное знание новых языков и в особенности его предшествовавшая продолжительная, клиническая и анатомо-патологическая деятельность сделали то, что он не остался на уровне заурядного преподавателя, а стал выдающимся профессором“. ¹

В деятельности Д.Е. Мина, прежде всего, надо отметить, что он был учёный-общественник; в его работах мы всегда видим близость к потребностям жизни, его постоянное стремление освещать практически запросы жизни.

Вставшие перед русской судебной медициной новые задачи, возникшие после реформы суда, чётко были определены Мином в его актовой речи: „О некоторых сомнительных состояниях психического здоровья в судебно-медицинском отношении“ (1868 г.). „Здесь сведующим, — говорит Мин, — в науках медицинских и физических впервые предстоял случай и святая обязанность высказывать судьям и присяжным, публично, посреди многочисленных слушателей, с глубоким вниманием следящих за развитием судебного процесса, данные науки о природе и человеке, для разъяснения таинственных физиологических и патологических сторон организма, его здоровья и жизни... Здесь в практическом применении к торжественному священнодействию правосудия, впервые обнаружилось во всём объёме то значение,. какое приобрела в наше время судебная медицина, та отрасль государственной медицины, которая применяет физиковрачебные знания к разъяснению сомнительных фактов в судебных процессах“.

Роль, которая отныне выпала на долю судебной медицины, выдвигала потребность в подготовке врачей для производства судебно-медицинской экспертизы. Специальные кадры судебных врачей отсутствовали, а врачебная масса оказалась неподготовленной для этой работы.

Являясь первым экспертом нового суда в Москве, Мин сразу же увидел, что врачи оказались в затруднительном положении при новой системе судопроизводства. Одним из первых шагов его деятельности была забота об улучшении преподавания судебной медицины в университете и о подготовке кадров медицинских экспертов. Прежде всего, он обратил внимание Совета факультета на то, что преподавание судебной медицины уже не может итти старыми путями. „Преподавание судебной медицины, — писал Мин в своём отношении в 1864 году, — может лишь сделаться вполне успешным, когда рядом с теоретическим будет итти и практическое преподавание этой науки“.² Он сам блестяще владел этой стороной педагогического искусства. Мин ввёл свой метод проведения занятий, который заключался в том, что после проверки актов вскрытия им ставились специальные вопросы, которые могли быть заданы врачу эксперту со стороны суда. По воспоминаниям современников эти упражнения проходили живо и интересно и часто превращались в научные дебаты, и охотно посещались не только студентами, но и врачами. Такой методический приём способствовал тому, что студенты — будущие городовые и уездные врачи, учились правильно излагать и описывать свои заключения и мнения на судебных процессах.

Д.Е. Мин был автором оригинального русского руководства по судебной медицине, вышедшего литографированным изданием в 1872 году. Учебник Мина до последнего времени оставался неизвестным. Нам удалось установить это издание по архивным документам.

Ввиду большой редкости этого учебника мы позволим кратко указать его содержание.

Учебник Мина содержит 214 страниц убористого текста. Книга делится на введение, общую или формальную часть и специальную часть (Материальную); последняя представлена тремя большими разделами: биологическим, танатологическим и биотанатологическим. В введении дано определение и содержание судебной медицины, отношение её к другим наукам (медицинским и юридическим), исторические сведения с литературным указателем. Формальная или общая часть (3 главы) освещает процессуальные и правовые вопросы, правила исследования трупов, живых лиц и вещественных доказательств. Две главы этой части отведены подробному разбору составления и ведения судебно-медицинских документов (свидетельств, актов и рапортов).

Биологическая часть (10 глав) излагает исследования живого человека: возраст, половые отношения, исследования беременности и родов, сомнительные состояния здоровья (симуляция и членовредительство). Очень широко представлены в том разделе вопросы судебно-психиатрической экспертизы.

Танатологический раздел учебника (16 глав) включает в себя „исследование мёртвых тел во всех возрастах, кроме новорожденных младенцев“. Здесь изложены признаки смерти, трупные изменения (гниение, мумификация, исследование трупов неизвестных лиц и расчленённых трупов), приведена судебно-медицинская классификация смерти. Исследованию повреждений и их медико-юридической квалификации отведены 4 главы. В главе „О повреждениях вообще“ выделены 3 подраздела об исследовании вещественных доказательств, включающих в себя: „исследование орудий, коими нанесено повреждение“, „исследование сомнительных пятен и веществ“ (кровяных пятен, мозга, волос) и следов ног. Отдельной главой представлены огнестрельные повреждения и „судебно-медицинские вопросы по поводу оных“. Следующий раздел заканчивается обширной главой „Об отравлениях“. В общей части дано определение яда, классификация ядов, условия действия ядов, особенности исследования трупов при подозрении на отравление, способы определения ядов (признаки отравлений, опыты над животными, химические исследования). В специальной части изложены признаки отравлений на трупах.

Последний раздел учебника — биотанатологический — включает все вопросы, связанные с исследованием новорожденных младенцев.

По отзывам современников учебник Мина пользовался высокой оценкой. Один из них в своих воспоминаниях писал: „Его лекции судебной медицины, хотя и не появившиеся в печати, а изданные только как литографированные записки, считаются до сих пор между его слушателями лучшей настольной книгой“ (П).

Первый лист учебника E.Д. Мина „Судебная медицина”.

Из других работ Мина следует остановиться на упомянутой нами выше актовой речи: „О некоторых сомнительных состояниях психического здоровья в судебно-медицинском отношении“ (1868 г.), освещающей вопросы судебно-психиатрической экспертизы.

Следует указать, что в ту пору судебная психиатрия не была отделена от общей судебно-медицинской экспертизы, чем и объясняется, что Мин один из первых делает попытку научной разработки некоторых вопросов судебной психиатрии, труднейшей и тогда мало разработанной области медицинской экспертизы „Вопросы о психическом здоровье, — говорит Мин, — можно, по всей справедливости, назвать труднейшими изо всех вопросов, решаемых судебным врачом“.

Мин в своей речи дал краткий обзор важнейших направлений в психиатрии в XIX веке, выдвинул и обосновал ряд положений о значении судебной психиатрии.

В разрешении основных вопросов психиатрии Мин стоял на материалистических позициях. Он требовал, чтобы душевно больные, как и все другие больные, подвергались тщательному клиническому обследованию и специальному^ лечению. „Помешательство, — продолжает далее Мин, — как бы ни смотрели на него клиницисты, всё-таки болезненный процесс; у него своя с -иология, своя суть, своя симптоматология, и только на основании всего этого, и притом единственно на этом, а не на другом каком-либо основании, можно избежать опасной ошибки в деле их распознавания“.

Среди учеников Д. Е. Мина были крупные учёные судебные медики, как И.И. Нейдинг, ставший впоследствии во главе этой школы, П.Н. Медведев, М.А. Белин, П. Сущинский, и ряд других.

П.Н. Медведев (1818-1884) пришёл на кафедру с солидным практическим стажем экспертной и врачебной работы, сменив Мина в преподавании гигиены. После окончания Московского Университета в 1843 году он работал городовым врачом в Вологодской и Рязанской губерниях, в 1845 году получил звание акушера, а в 1860 году звание инспектора врачебной управы.

Медведев был активным членом Московского физикомедицинского общества и общества русских врачей в Москве.

Им написан ряд работ и сделано много сообщений на научных обществах по судебно-медицинским и гигиеническим вопросам, которые были опубликованы в трудах общества.

Самой крупной работой является его докторская диссертация на тему: „О кровотечении в полость черепа в приложении к судебной медицине“ (М. 1860). В предисловии своей диссертации он пишет: „Чтобы видеть разнообразные формы этого кровотечения, которые так часто встречаются - Москве при судебно-врачебных вскрытиях, и изучить с го для приложения к практической судебной медицине, я следил в течение 3-х лет за всеми судебно-врачебными вскрытиями, производимыми в анатомическом театре Университета“. К этим наблюдениям автор приложил опыты над животными и птицами, искусственно вызывая у них сотрясение мозга различными механическими воздействиями.

Важно отметить, что Медведев обратил внимание врачей на сердечно-сосудистые заболевания, как на частую причину смерти и указал на необходимость научной разработки этого вопроса. Ряд положений автора имеет большое значение и в наши дни. Медведев отрицал гипертрофию сердца как первопричину разрыва мозговых сосудов. Ссылаясь на свои опыты, он указал, что эта связь выражается только тогда, когда имеются болезненные изменения стенок сосудов мозга.

В своей вступительной лекции 12 января 1863 года „О значении государственного врачебноведения“, опубликованной в Московской медицинской газете, Медведев указал на необходимость знания основ государственного врачебноведения для каждого врача, так как „наш закон может обязать каждого врача быть привлечённым для производства судебно-медицинских и медико-полицейских исследований“. В этой же речи Медведев указал, что действия лечащего врача и судебного врача существенно различны. „Государственное врачебноведение, — говорит Медведев, — от медицины практической различаются и тем, что врач к лечению приглашается самим больным или его родственниками и руководствуется в лечении наукою и собственным разумением, а к вопросам общественным врач приглашается местными властями, руководствуется, кроме науки, указаниями закона, располагает свои действия установленным порядком и облекает их в форму законного акта“.

Состоя членом научных медицинских обществ, Медведев много раз выступал с докладами по различным вопросам практической и научной судебной медицины.

Среди них следует отметить доклады: „Три случая воспаления лёгких, подавших повод к судебно-медицинскому исследованию“ (1862 г.), „Критический разбор статьи: „Скорая смерть от внешнего насилия“ (1862 г.), „Должен ли судебный врач определять, каким орудием нанесено повреждение“ (1863 г .), „Протокол судебно-медицинского осмотра трупа“ (1862 г.).

Медведев был первым лектором вновь учреждённой кафедры гигиены (1868 г.) и возглавлял её до своего ухода из Университета (1881 г.). Он оставил несколько научных работ по различным санитарно-гигиеническим вопросам.

Чтобы лучше представить разностороннюю деятельность этого яркого представителя Московской школы, мы позволим себе назвать наиболее оригинальные его гигиенические работы: „Гигиеническое значение одежды и одежда школьника“ (1874), „О вредном влиянии нечистот и зловоний в городах“ (1865 г.), „Влияние новых московских домов на увеличение смертности“ (1875 г.).

Анализ гигиенических работ Медведева не входит в задачу наших исследований, но справедливость обязывает нас отметить, что Медведев выступал в этих работах смелым новатором и борцом за проведение гигиенических мероприятий по благоустройству и застройке Москвы.

Он упрекал Московскую городскую думу за то, что она не принимает никаких мер по контролю застройки Москвы, которая идёт стихийно без учёта каких бы то ни было санитарно-гигиенических норм; строители преследуют лишь одну спекулятивную цель и превращают улицы Москвы в вонючие узкие свалки. „Покуда в Москве, — говорит Медведев, — не разовьётся сила, способная остановить спекуляторов от превращения улиц в гнилые болота с пуском на них нечистот, до тех пор о гигиеническом содержании самих домов и квартир бесполезно поднимать и речь... Следующему поколению придётся расплачиваться за грехи настоящего, придётся исправлять, а может быть и разрушать те громадные бойни людей, которые теперь строятся под названием домов“. Надежды учёного, боровшегося за оздоровление условий жизни народа, оправдались. Такой силой явилась Великая Октябрьская революция, которая совершенно изменила облик Москвы. За годы Советской власти Москва стала цветущим благоустроенным городом, заново построено жилое хозяйство города, созданы все условия для культурной жизни трудящихся.

Эти смелые высказывания врача-общественника прошли мимо историков медицины. Гигиеническая деятельность Медведева не отражена в истории русской гигиены.

Анализ научного наследия Медведева раскрывает его, как учёного-общественника, с большим научным кругозором, как борца за оздоровление народного быта.

Здесь же нужно отметить деятельность Н.Д. Никитина (1823—1882) одного из ярких поборников земской и общественной медицины. Никитин 13 лет работал прозектором кафедры судебной медицины у проф. Армфельда. Никитин был широкообразованный врач своего времени, занимался широкой разносторонней деятельностью. Вместе с большой общественной и врачебной работой, он уделял серьёзное внимание научной работе. Его перу принадлежит ряд оригинальных трудов и переводов. Для его деятельности было характерно тесное органическое соединение вопросов теории с практикой, активное участие во всех общественных мероприятиях по вопросам здравоохранения.

Медведев и Никитин ещё задолго до судебных реформ стали придавать большое значение судебной медицине, как вспомогательной науке права и провели большую работу в этом направлении, широко используя для этого медицинскую печать и научные медицинские общества.

Никитин сделал много докладов по вопросам судебной медицины на медицинских обществах, напечатанные в их протоколах.

По инициативе Никитина при университете в 1863—1868 годах были открыты „курсы анатомии человека в приложении к судебной медицине для желающих из врачей естествоиспытателей и юристов“ ³. Главная цель курсов, как об этом писал Никитин в своей докладной записке, заключалась в том, чтобы познакомить юристов и врачей с основами судебной медицины, значение которой стало возрастать с реформой суда.

Школа Д.Е. Мина уделяла внимание судебно-токсикологическим проблемам, хотя это не было выражено так широко, как в Санктпетербургской школе. В этом отношении следует указать на работу П. Сущинского — „Смерть от опьянения в судебно-медицинском отношении“ (М. 1867), которая им была представлена, как диссертация на степень доктора медицины.

Диссертация Сущинского представляет собой крупную монографическую работу, всесторонне освещающую вопросы танатогенеза и секционной диагностики смерти при отравлении алкоголем. Экспериментальные наблюдения на животных и данные исследования трупов позволили придти автору к выводу, что смерть при отравлении алкоголем „подходит по своим признакам к смерти от асфиксии“. Возражая против частых необоснованных диагнозов „смерть от опьянения“, Сущинский своими исследованиями доказал, что смерть от „чистого“ отравления алкоголем представляет не столь частое явление и что этому обычно сопутствуют другие причины, как заболевание сердечно-сосудистой системы, утопление, охлаждение тела, задушение рвотными массами.

Сущинский первый дал правильную оценку пятнам Тардье, указав, что они одни не могут служить абсолютным признаком смерти от задушения, как это утверждал Тардье. Они могут встречаться и при других видах смерти.

Сущинский своей диссертацией положил начало новому лабораторно-экспериментальному направлению в изучении судебно-медицинских вопросов. В предисловии диссертации он призывает к широкому внедрению опыта в судебную медицину, позволяющему более глубоко изучить сущность морфологических изменений, констатируемых у секционноного стола.

Сущинский был общественным деятелем и учёным передовых взглядов. В 1882 году он написал статью „Женщина—врач в России. Очерк деятельности женских врачебных курсов 1872—1882 г. г.“, в которой горячо приветствовал это прекрасное начинание дореволюционной русской общественности в области высшего женского образования.

К видным деятелям Московской школы судебных медиков нужно отнести И.М. Соколова (1816—1872) профессора кафедры нормальной анатомии Московского Университета. Будучи прозектором этой кафедры, он производил также вскрытия судебно-медицинских трупов.

Соколов явился одним из первых московских экспертов послереформенного суда и выступал экспертом в крупных уголовных процессах.

Литературная деятельность Соколова по судебно-медицинской линии выразилась в научно-критическом разборе медицинских экспертиз („Дело о Егорьевском' мещанине Кирилле Железновском“, „Умопомешательство, принятое .за притворство и присуждение больного к смертной казни“ и др.).

С именем Соколова связаны первые годы деятельности Общества русских врачей в Москве, он был первым его организатором и несменным председателем в течение 10 лет. Член общества Клементовский писал о Соколове: „Иван Матвеевич был одним из первых его работников, которые соорудили для общества прочный фундамент“.

В 1878 году с уходом Д.Е. Мина по состоянию здоровья во главе кафедры судебной медицины и Московской школы судебных медиков встал И.И. Нейдинг.

И.И. Нейдинг принадлежит к плеяде видных представителей Московского Университета конца прошлого столетия.

С именем И.И. Нейдинга связан период блестящего научного расцвета школы.

Иван Иванович Нейдинг (1838—1904), по окончании Московского Университета, работал ординатором терапевтического отделения Московской полицейской больницы и проработал в ней 17 лет.

С 1864 года по предложению Д.Е. Мина Нейдинг стал работать при кафедре судебной медицины сверхштатным помощником прозектора.

В этом же году он представил диссертацию: „Об атеромазии артерии“. В диссертации Нейдинг трактует вопросы этиологии и патогенеза болезненных изменений в артериях, именовавшиеся тогда атеромазией или окостенением. Нейдинг на основании собственных наблюдений предложил свою классификацию патологических процессов в стенках сосудов и дал развёрнутый анализ причин этих поражений.

Касаясь значения этого вопроса в судебно-медицинском отношении, он указал, что разрыв внутренней и средней оболочки сонных артерий могут возникнуть у повешенных как прижизненно, так и посмертно, особенно при атеромазии их.

Диссертация Нейдинга даёт нам ясное представление о высоком научном уровне теоретической медицины 60-х годов прошлого столетия.

Будучи помощником прозектора, И.И. Нейдинг опубликовал свою выдающуюся работу: „О диагностическом значении бороздки на шее при повешении и удавлении“ (1868 г.).

Отметив в начале работы, что бороздка на шее составляет главный, почти единственный критерий судебного врача в определении двух видов смерти от задушения, т. е. повешения или удавления, Нейдинг указал на необходимость решения другого важного вопроса прижизненности или посмертности наложения петли на шею?

Решение последнего вопроса и побудило Нейдинга заняться изучением странгуляционной борозды, чтобы найти точные признаки, по которым можно было бы судить по свойствам самой борозды о роде смерти.

Из истории этого вопроса мы знаем, что до Нейдинга большинство зарубежных исследователей считали, что макроскопически между прижизненной и посмертной странгуляционной бороздой разницы не существует и не может быть, так как сама борозда представляет явление трупное. Проф Н.С. Бокариус справедливо отмечает:, „изучение макроскопических свойств странгуляционной борозды не привело ни к каким согласным положительным результатам; в итоге получилось скорее отрицательное значение борозды, как диагностического признака в деле определения зависимости смерти от прижизненного наложения петли“.

Нейдинг первый из учёных подверг странгуляционную борозду микроскопическому изучению, и тем самым изучение этого вопроса поставил на новый путь.

Тем более велика в этом отношении заслуга русского учёного, что он вывел из тупика изучение странгуляционной борозды.

Путём микроскопического исследования борозды Нейдинг установил, что в большинстве случаев прижизненного наложения петли в коже, в соединительной ткани по ходу борозды и в окружности борозды отмечаются микроскопические экстравазаты и гиперемия. Нейдинг указал, что эти микроскопические признаки в совокупности с другими признаками и обстоятельством данного случая могут иметь большое диагностическое значение при решении вопроса о прижизненном или посмертном наложении петли на шею.

Его работы по актуальности затронутых вопросов и их большой практической ценности получили широкое признание и явились ценным вкладом в мировую судебно-медицинскую литературу.

Новизна методики изучения борозды сразу же вызвала целый ряд новых исследований в этом направлении.

Ряд работ зарубежных авторов были направлены против положения Нейдинга. Возражения их были опровергнуты русскими авторами (Петров, Беседкин, Руднев, Ивановский).

Дальнейшая углублённая разработка этого вопроса также была представлена трудами русских авторов (Мержеев-ский, Бондарев, Анреп, Оболонский, Бокариус).

Спустя много лет, Нейдинг предложил д-ру Беседкину снова подвергнуть более тщательному изучению странгуляционную борозду, поскольку продолжали появляться новые исследования о странгуляционной борозде.

Результаты своих исследований доктор Беседкин обобщил в диссертации „К учению о признаках прижизненности происхождения странгуляционной бороздки и ссадин на трупе“ (М. 1884 г.).

Иван Иванович НЕЙДИНГ (1838—1904)

Беседкин, пользуясь методом Нейдинга, подтвердил важное значение экстравазатов и гиперемии в странгуляцион-ной борозде, как денного диагностического признака для определения прижизненного её происхождения.

К группе танатологических исследований Московской школы следует отнести диссертацию доктора А. Фёдорова: „О происхождении и значении подплевральных кровоизлияний при смерти от задушения“ (М. 1883 г.).

Серией блестящих опытов, выполненных в лаборатории Фохта, и данными исследований 26 случаев смерти от задушения автор опроверг утверждение Тардье о том, что подплевральные кровоизлияния абсолютный признак смерти от задушения в узком смысле слова. „Они,—пишет Фёдоров,— встречается не при одном каком-либо виде задушения, а при всех. С другой стороны, они встречаются и при иных, помимо задушения, родах смерти: при смерти, последовавшей от сильных сотрясений всего тела, от инфекционных и нервных болезней и.от употребления ядовитых веществ как минерального, так и растительного царства“. „Даже при смерти от задушения, как указывает автор, они могут отсутствовать, например, при плевральных спайках. Они ценны не сами по себе, а наряду с другими признаками“.

В 1869 году Нейдинг, с назначением его на должность прозектора кафедры, прочитал вступительную лекцию на тему: „О некоторых особенностях судебно-медицинского исследования трупов“.

В отношении достоинств этой лекции мы можем повторить слова проф. П. А. Минакова— „Судебный врач найдёт в этой лекции много полезных указаний и советов и прочтёт её с большим удовольствием“.

Нейдинг в этой речи даёт существенные указания о том, что патологическая анатомия дополняет судебно-медицинские исследования, но ни в коем случае его не подменяет. Это совершенно два различных метода исследования от начала до конца. „В одном случае врач, —говорит Нейдинг,— исследует труп для того, чтобы определить и уяснить сущность болезненных процессов по тем изменениям, которые он в нём находит и тем кончается его деятельность; в другом же случае судебная власть, приглашая врача исследовать труп с целью на основании осмотра трупа решить особенно занимающие её вопросы“. Развивая дальше свою мысль, он отмечает, что это различие методов проявляется уже при наружном осмотре трупа. Патологоанатом не останавливает специального внимания на трупных явлениях, а судебный врач с помощью их определяет время наступления смерти; судебного медика интересует не только патологический процесс, но каким орудием могла быть нанесена рана, поэтому он определяет их форму, размер, характер краев и дна, а если имеется огнестрельная рана, то врач обращает внимание на следы опаления волос, ожогов кожи в окружности раны, на внедрившиеся порошинки для решения вопроса о расстоянии выстрела.

Из других работ Нейдинга, относящихся к периоду его прозекторской деятельности, следует отметить работу „Об ушной пробе в судебно-медицинском отношении“.

В 60-х годах XIX ,века была предложена ушная проба (исследование барабанной полости у новорожденных) для решения вопроса живым или мёртвым родился ребёнок. Проба получила высокую оценку в зарубежной печати.

Нейдинг, изучивший эту пробу вскоре после её опубликования, указал на очень малую её ценность.

Работы последующих авторов полностью подтвердили точку зрения Нейдинга.

Эта небольшая работа Нейдинга является блестящим примером того, что русские учёные были ярыми противниками слепого некритического переноса опыта западно-европейской медицины в русскую действительность.

Нейдинг принимал активное участие в общественной жизни. Он был членом научных обществ—физико-медицинского, юридического, общества русских врачей в память Н. И. Пирогова и участником всех пироговских съездов.

Особо нужно подчеркнуть участие представителей Московской школы в организации и проведении медицинских съездов, сыгравших видную роль в развитии русской медицинской науки.

На II, VI и VIII съездах врачей в память Н. И Пирогова Нейдинг руководил секцией судебной медицины.

На пироговских съездах определилось новое направление в работах Московской школы судебных врачей в изучении процессуальных вопросов судебно-медицинской экспертизы, начало которому было положено на II пироговском съезде интересным докладом И. И. Нейдинга: „О необходимости более точного разъяснения положения врачей - экспертов в различных фазах судебного следствия“.

Доклад вызвал бурную полемику среди участников съезда и получил широкое обсуждение в юридической и медицинской прессе.

В докладе Нейдинг указал, что положение врачей-экспертов в различных фазах судебного следствия должны быть точно определены законодательством, так как в Уставе Уголовного Судопроизводства в отношении этого имеется много неясного и недостаточно определенного. Нейдинг предложил пересмотреть судебно-медицинский устав и согласовать его с судебным уставом, одновременно с этим расширить права эксперта во всех фазах судебного процесса.

Затронутые вопросы Нейдингом тогда были весьма актуальны. Неопределенность процессуального положения экспертов, которые стали широко приглашаться гласным судом, часто являлось причиной острых споров между врачами экспертами и работниками суда.

Адвокаты и юристы часто делали резкие выпады в отношении прав и положения врачей в судебном процессе.

Так, например, адвокат Андреевский, выступая по делу Назарова об изнасиловании и смерти изнасилованной, бросил упрёк проф. Нейдингу в том, что „он расширил пределы своей компетенции в другую сторону, покончив научное заключение своё, начал просто-напросто и весьма обстоятельно .разбирать улики по делу Назарова, как непризван-ный юрист“. Необходимо уничтожить этот незаконный опасный приём.

Подобные примеры были не единичны в то время. Вот почему Нейдинг и вынес эти наболевшие вопросы своего времени на обсуждение. На IV съезде этот вопрос вновь обсуждался. Задачи врача эксперта, в основном, были правильно определены Нейдингом: „Болеевсего, — говорит Нейдинг, — он (врач С. Ш.) должен остерегаться принимать на себя роль обвинителя или защитника. Дело эксперта совершенно объективное: объяснить известные факты или отношения их между собою; что же касается дальнейших из них заключений, то это принадлежит суду“. ⁴

Из крупных представителей школы Нейдинга нужно отметить М.А. Белина, и М.Д. Никитина.

М.А. Белин (1842—1896) воспитанник Московского Университета, каковой окончил в 1871 году и остался при кафедре судебной медицины помощником прозектора.

М.А. Белин был широкообразованный врач-общественник, о чём свидетельствует богатое его литературное наследство.

Судебно-медицинские работы Белина, в основном, посвящены танатологическим вопросам. Большой научный интерес представляет его докторская диссертация: „Материалы к оценке признаков смерти от холода в судебно-медицинском отношении*, (М. 1876 г.). Диссертация Белина посвящена очень важному и мало тогда разработанному вопросу о признаках смерти от охлаждения тела. Насколько этот вопрос был мало разработан, можно судить по литературному обзору автора, названного им—„обзор скудной литературы“, где он приводит только 6 работ. Лучшие работы принадлежали русским авторам (Блосфельд, Краевский).

Диссертация Белина была первой крупной монографией по данному вопросу и получила высокую оценку в медицинской прессе. Белин дал глубокий анализ всем признакам смерти от охлаждения тела, и указал на частоту их появления, отметил их диагностическую ценность.

Белин подверг строгому критическому разбору термин „Смерть от замерзания“ и заменил его термином „Смерть от холода“. Он отметил, что при смерти от холода нет необходимости в значительном понижении температуры окружающей среды. Одна и та же температура может оказаться смертельной для одних и несмертельной для других: при этом, как пишет Белин, нужно учитывать индивидуальные особенности и внешние обстоятельства (привычка к холоду, одежда, упитанность, возраст, состояние опьянения и др.).

Несколько работ Белина посвящены разбору сложных, судебно-медицинских экспертиз и казуистических случаев. В этих работах, наряду с разбором случаев, Белин выдвинул ряд своих положений об организации экспертизы.

Белин явился первым лектором кафедры истории и энциклопедии медицины.

Белину принадлежит ряд работ по вопросам гигиены.

Особого внимания заслуживают работы: „О способах исследования строительного материала по отношению к гигиене“ (1875) и „О санитарном состоянии рыбных промыслов в низовьях р. Волги“ (1880 г.). Обе работы касаются вопросов промышленной и трудовой гигиены. Это были тогда совершенно новые разделы быстро развивающейся у нас гигиены, которые сейчас выделились в самостоятельные медицинские дисциплины.

Белин был членом комиссии по борьбе с ветлянской чумой в 1879 году. О результатах своей работы в комиссии он сделал доклады на физико-медицинском обществе и опубликовал две оригинальные работы: „Письма из Селитряной (ст. близ Астрахани) о ветлянской чуме“ и „Очерк ветлянской чумы“.

Им опубликованы две большие работы по патологической анатомии: „Материалы к вопросу о сибирской язве“ и „О патологической анатомии при отравлении рыбьим мясом“.

Белин был ярким представителем Московской школы, учёный с широким кругозором, блестящий эксперт. Нельзя не отметить в приведённых работах его материалистическую направленность в исследованиях.

Также заслуживает быть отмеченной научная и литера-'турная деятельность М. Д. Никитина. Никитин в течение многих лет, работая городским акушером и под руководством Нейдинга, начал заниматься разработкой вопросов судебно-медицинской акушерско-гинекологической экспертизы.

Работами Никитина чётко определялось новое научное направление Московской школы судебных медиков—изучение вопросов акушерско-гинекологической экспертизы, которое было представлено рядом блестящих исследований. В первую очередь сюда нужно отнести его диссертацию: „Судебно-медицинское значение желудочно-кишечной пробы у новорожденных детей“ (М. 1888). В ней Никитин отстаивает большую ценность желудочно-кишечной пробы для судебно-медицинской практики. По его мнению, эта проба не только дополняет давно применяемую лёгочную пробу, но в некоторых случаях самостоятельно может решать вопрос о новорожденности плода и что по важности значения она может быть названа —„второй жизненной пробой“.

Не потеряли своего интереса и работы Никитина: „Учение о внезапных родах“, „Об обмороке рожениц в судебно-медицинском отношении“ и „О самопомощи рожениц в судебно-медицинском отношении “.

Исключительный интерес представляют работы Никитина, связывающие правовые и судебно-медицинские вопросы. В этом аспекте заслуживает упоминания его монография „Судебно-медицинские вопросы“. Для данной работы им был использован архив Медицинского Совета Министерства Внутренних Дел.

В разделе „О несмертельных повреждениях“ Никитин приводит обширный указатель русской литературы о повреждениях, разбор действующих узаконений, и освещает историю вопроса. Наряду с этим он выдвинул ряд своих положений по вопросам исследования и квалификации телесных повреждений. Никитин был сторонником 3-х степенного деления повреждений (тяжкие, менее тяжкие и лёгкие) и считал, что тяжесть повреждений лучше определять после лечения, т. е. по их исходу.

Огромный интерес представляет раздел „О врачебных -ошибках“, где даётся глубокий всесторонний анализ врачебных ошибок, прошедших экспертизу в высшей медицинской инстанции. Эта глава не только поражает своей оригинальностью, но во многом поучительна разбором различных врачебных ошибок. Все врачебные ошибки Никитин делит на 4 категории: 1) ошибки по незнанию, 2) ошибки по небрежности, 3) ошибки от чрезмерного увлечения (применение неопробированных средств, эксперименты на больных., пробы и т. п.) и 4) мнимо-ошибочное лечение или несчастная случайность.

В связи с широким внедрением в конце XIX века лабораторно-экспериментальных методов представители Московской школы плодотворно разрабатывают вопросы судебной медицинской гематологии и токсикологии.

90-ые годы прошлого столетия для Московской школы судебных медиков характеризуются развитием учения о вещественных доказательствах, что имело огромное значение для постановки практической судебно-медицинской экспертизы в России. Дальнейшая разработка вопросов судебно-медицинской экспертизы вещественных доказательств получила своё блестящее развитие в работах проф. Минакова и его ученика Н.В. Попова.

К серии оригинальных экспериментальных исследований представителей Московской школы следует отнести работу Щеглова „Материал к судебно-медицинскому исследованию огнестрельных повреждений“.

Автор отмечает, что с введением в жизнь новых видов огнестрельного оружия и боеприпасов с иными баллистическими свойствами расширяет круг вопросов при экспертизе огнестрельных повреждений и требует новой судебно-медицинской интерпретации огнестрельной травмы.

Щеглов опровергает положения Шауенштейна, предложившего производить опыты различным количеством пороха для определения расстояния выстрела из данного оружия (обнаруженного на месте происшествия), как не ведущих к цели.

Серией опытов автор установил, что расстояние, на котором дробь начинает разноситься, не может быть определено для всех ружей, так как составляет особенность каждого, оно зависит от количества и качества пороха в заряде. Это весьма ценное положение, приоритет которого принадлежит русскому исследователю, остаётся непоколеби-f мым и до наших дней.

Работа Щеглова заканчивается практическим указанием по производству экспертизы огнестрельных повреждений.

Работа Щеглова в течение многих лет была единственной крупной монографией по судебно-медицинской баллистике.

Весьма большой интерес представляют экспериментальные работы Н.И. Тольского и Д. Щербачёва.

Тольский в своей работе „Способы исследования семенных пятен в судебно-медицинских делах (проба Флоренса)“ экспериментально установил химическую природу кристаллов Флоренса и те границы, в которых пользование данной реакцией для эксперта являются возможными.

В итоге он приходит к заключению, что данная реакция может быть использована, как предварительная проба.

Щербачёв, занимаясь вопросом о времени выделения мышьяка из организма в судебно-медицинском значении, экспериментально установил, что мышьяк остаётся в организме до полугода и дольше всего он держится в мозгу и костях. Весьма ценно отметить, что автор для своих химических исследований по разрушению органов считал нужным пользоваться только методом русских авторов Ижевского и Никитина, которые по простоте и чувствительности лучше методов, предложенных зарубежными учёными,

Галлерею выдающихся деятелей Московской школы судебных медиков XIX века замыкает П.А. Минаков, один из виднейших представителей русской судебной медицины.

Пётр Андреевич Минаков (1865—1931 г.) сын крепостного крестьянина, в 1891 году окончил медицинский факультет Московского Университета со званием лекаря с отличием. По окончании Университета, П. А. Минаков остаётся работать при кафедре судебной медицины сверхштатным лаборантом у проф. И. И. Нейдинга. В 1900 году он избирается заведующим этой кафедры. Трудолюбие и выдающиеся способности П. А. Минакова проявились уже в студенческие годы. Будучи студентом, он написал две работы: „К вопросу о патологоанатомических изменениях при отравлении йодоформом“ и „Elephantiasis“. За последнюю работу Минаков был награждён золотой медалью.

Большую известность доставила Минакову его докторская диссертация на тему: „О волосах в судебно-медицинском отношении“, которую он блестяще защитил в 1894 году и получил степень доктора медицины. Диссертация Минакова является очень ценным вкладом в судебно-медицинскую науку. „Диссертация его,—пишет Н. В. Попов,—совершенно не похожа на обычные работы этого типа: она является скорее руководством совершенно оригинальным, необходимым для всякого врача-эксперта“. Эта работа и сейчас известна специалистам, как выдающийся труд, и является настольной книгой для врачей, занимающихся исследованием вещественных доказательств.

Диссертация всесторонне охватывает вопросы исследования волос, как важного вещественного доказательства при некоторых уголовных делах и снабжена превосходно выполненным атласом волос.

Морфологические особенности строения волос, впервые установленные Минаковым, положены в основу их судебно-медицинской диагностики.

Минаков установил, что „толщина человеческих волос, несмотря на её значительные индивидуальные колебания, может дать во многих случаях важные точки опоры для определения места произрастания волос, а иногда и возраст их носителя“. Большая заслуга автора в том, что он внёс ясность в решение вопроса: были ли волосы вырваны или выпали сами. Он доказал, что „вырванные волосы характеризуются сочной, неороговевшей луковицей, на корневой части их ствола присутствуют довольно часто остатки влагалищных оболочек; если последние отсутствуют, то чешуйки волосяной кутикулы всегда бывают завёрнуты книзу и смяты“. „На произвольно выпавших волосах никогда не бывает влагалищных оболочек; корневая часть ствола этих волос и присущая им колбообразная луковица (волосяная колба) оказывается ничем не покрытыми и совершенно гладкими“.

Весьма важным для судебно-медицинской идентификации волос являются следующие положения автора: „Скорость наступления заметной под микроскопом отшлифовки свободного конца остриженных волос зависит от местоположения волос и некоторых других условий“.

Большое значение имеют выводы Минакова о дифференциальной диагностике волос животных и человека.

„Строение сердцевины, относительная её ширина, ширина коркового вещества, распределение пигментных зёрен, форма и расположение кутикулярных чешуек — различны в волосах разных животных; это обстоятельство даёт возможность определить во многих случаях вид того животного, которому принадлежат исследуемые волосы“.

Для судебно-химических целей очень ценным является последний (И) тезис диссертации, где он прямо указывает на важное значение волос для определения наличия мышьяка в волосах людей, принимавших его в течение продолжительного времени.

Оригинальной и очень важной для практической судебной медицинской экспертизы является работа Минакова: „Ueber die Veränderung der Haare durch die Hitze“. (1896 r.). Он первый установил микроскопические изменения в волосах под влиянием высоких температур и при выстрелах с различных расстояний. Выводы работы вошли в руководства по судебной медицине.

Минакову принадлежит приоритет открытия нейтрального гематина и его спектра, описанные им в работе: „О действии на кровь и гемоглобин формалина и алкоголя“.

Петр Андреевич МИНАКОВ (1865-1931)

Исследуя новый способ приготовления анатомических препаратов путём применения формалина и спирта, предложенный Н. Ф. Мельниковым-Разведенковым, Минаков обратил внимание, что не всегда полностью восстанавливается первоначальный цвет органа. В результате своих опытов он установил, что при действии формалина и спирта на кровь образуется нейтральный (осаждённый) гематин, который характеризуется особым спектром.

Этот новый факт открытия в науке обратил внимание многих исследователей. Зарубежные исследователи Ван-Клаверен, Форманек, Коберт, Такаяма отрицали существование нейтрального гематина и полагали, что новый спектр образуется за счёт особого белкового вещества, названного Ван-Клавереном катгемоглобином. Однако дальнейшие исследования отечественных учёных подтвердили открытие Минакова.

Исследования нейтрального гематина привели Минакова к открытию своего способа консервирования трупов, описанного им в работе: „Консервирование (бальзамирование) и мумификация трупов*. Способ Минакова—-самый простой из всех способов и заключается в том, что в брюшную, грудную и черепную полость невскрытого трупа вводится шприцем смесь формалина со спиртом, после чего труп мумифицируется и сохраняется на долгие годы. В музее кафедры судебной медицины 1-го Московского ордена Ленина Медицинского института до сих пор хранится труп, законсервированный Минаковым свыше 40 лет тому назад.

Минакову принадлежит приоритет в изучении и описании важного в судебно-медицинской диагностике признака субэндокардиальных кровоизлияний. В своём докладе на 8-м пироговском съезде на тему „О субэндокардиальных экхимозах при смерти от истечения кровью“ Минаков первый дал объяснение генеза и диагностического значения этих экхимозов.

Нельзя обойти молчанием увлечение Минаковым исследованиями в области антропологии.

Из биографии П. А. Минакова мы знаем, что он был активным членом антропологического общества при Московском университете, в течение ряда лет исполнял обязанности учёного секретаря, а после смерти выдающегося русского антрополога Анучина был избран председателем этого общества. Плодом увлечения антропологии был ряд исследований, имеющих отношение к судебной медицине. К ним относятся: „Новые данные по исследованию волос из древних могил и от мумий“, „Ненормальная волосатость“, „О цвете и форме волос из курганов Средней России“, „Волосы в антропологическом отношении“, „О ногтях человеческой руки“, „Ногти человеческой руки“, „О поседении волос“.

Эти исследования Минакова обогатили судебно-медицинскую экспертизу новыми данными по морфологии волос, имеющими бесспорное практическое значение.

Изучая вопросы о внезапном поседении волос, Минаков доказал, что обычное поседение обусловливается прекращением отложения пигмента в волосяной луковице. С этой точки зрения по Минакову гипотеза Ландуа об образовании в волосах воздухосодержащих вакуолей и гипотеза Мечникова о пигментофагии не являются научно-обоснованными, и что научно нельзя объяснить внезапное поседение. Факты же внезапного поседения волос, описанные в литературе, Минаков считал недостоверными.

Однако, давая положительную оценку антропологических исследований для практической судебной медицины, нельзя обойти молчанием его грубейших ошибок в этих работах, и принятые им в той или иной степени реакционные установки, так называемой антропологической школы, разновидность которой на Западе именовалась криминально-антропологической.

Эти реакционные антинаучные установки Минакова ярко выражены в его небольшой обзорной работе „Значение антропологии в медицине“.

Кладя в основу своих рассуждений идеалистические установки Топинара о научном объективизме, утверждавшего, что „Истинная наука, ведущая к самым блестящим результатам, не имеет в виду практических целей. Её единственным двигателем служит потребность знания, расширение области человеческой мысли, удовлетворение законной любознательности. Приложения производятся впоследствии и являются сами собою“,⁵ Минаков встаёт на явно ложные антинаучные позиции.

В. И. Ленин блестяще разоблачил классовый смысл буржуазной беспартийности и буржуазного объективизма. „Беспартийность в буржуазном обществе, — говорит Ленин, — есть лишь лицемерное, прикрытое пассивное выражение принадлежности к партии сытых, к партии господствующих, к партии эксплуататоров.

Беспартийность есть идея буржуазная. Партийность есть идея социалистическая.“⁶

Как выглаядит эта „беспартийность“ на деле, как она удовлетворяет „законную любознательность“ можно судить и потому, что Минаков без всякой критики цитирует в своей диссертации Марро (Магго), безапелляционно заявлявшего, что „большинство безбородых были воры, бродяги и убийцы“.

Эти строки писались Минаковым тогда, когда лучшие представители отечественной медицинской науки (Зернов, Корсаков) на основании блестящих исследований полностью разоблачили и разгромили псевдонаучные положения Лом-брозо. Нельзя обойти молчанием и то, что ломброзианские установки Минакова нашли себе отклики в работах другого видного представителя Московской школы, ближайшего его помощника профессора А. И. Крюкова, пытавшегося найти у самоубийц особые анатомические изменения черепа.

Говоря о создании расовой антропологии и патологии, Минаков даёт неправильную трактовку значения расовых признаков и наследования последних. В той же работе он заявляет: „Но ещё совсем мало уделено врачами внимания той роли, какую играют расовые и племенные особенности человеческого организма в этиологии болезни. Расовые и племенные особенности, передающиеся из поколения в поколение, служат очень часто причиной болезни при содействии таких внешних факторов, которые у субъектов иной организации не вызывают обыкновенно никаких патологических изменений".

Все расовые признаки он делит на врождённые или неизменяемые и на приобретённые под влиянием внешней среды. Анализируя американские статистические данные о жизненной ёмкости лёгких у разных рас, Минаков пишет: „Однако, ещё недостаточно выяснено, поскольку наблюдаемые явления зависят от климата и географических условий и поскольку они действительно составляют расовую особенность“.

Подобные расовые установки хорошо известны из многочисленных расово-биологических „произведений“ германского фашизма и американской евгеники.

Блестящая победа материалистической советской биологии подвергла сокрушительному разгрому идеалистическое, реакционное направление в биологии. Советская биология доказала и раскрыла теоретическую несостоятельность и практическую бесплодность этих реакционных теорий и, разгромив реакционный менделизм-морганизм, окончательно и бесповоротно стала на путь подлинной материалистической науки, основанной на приципах, диалектического материализма.

К серии антропологических работ относится работа Минакова: „О черепе Pithecantropus erectus Dubois в связи с вопросом о посмертных изменениях костей“, в выводах которой он смыкается с противниками эволюционной теории.

Говоря о грубых антропологических ошибках Минакова, нельзя, однако, забывать того, что в своё время в годы мрачной реакции он принадлежал к прогрессивному крылу профессуры Московского Университета.

Хорошо известно, что в знак протеста против реакционной политики министра просвещения Кассо Минаков вместе с другими прогрессивными учёными демонстративно nv . инул Университет и вновь вернулся на кафедру лишь после Февральской революции в 1917 году.

Его прогрессивные взгляды ярко выразились в его выступлениях и заключениях по делу Бейлиса в 1913 году. Он доказал всю несостоятельность судебно - медицинской экспертизы реакционных профессоров Косоротова и Сикор-ского, продавшихся царской юстиции. Заключение Минакова подрывало весь обвинителный акт по делу Бейлиса.

„Ни свойства ран, — писал Минаков, — ни их месторасположение не дают никаких оснований к гипотезе, что убийцы старались получить возможно большее количество крови из тела Ющинского“.⁷ Процесс вызвал глубокое возмущение мирового общественного мнения.

В работе „К вопросу о национальной политике“, говоря об исходе процесса, В. И. Ленин писал: „Дело Бейлиса еще и еще раз обратило внимание всего цивилизованного мира на Россию, раскрыв позорные порядки, которые царят у нас. Ничего похожего на законность в России нет и следа. Все позволено администрации и полиции для бесшабашной и бесстыдной травли евреев — все позволено вплоть до прикрытия и сокрытия преступления. Именно таков был исход дела Бейлиса“ ⁸.

Минаков был блестящий лектор и педагог. Н. В. Попов, один из его ближайших учеников, в своих воспоминаниях охарактеризовал ораторское искусство Минакова следующим образом: „Как лектор и оратор Петр Андреевич представлял собою настолько оригинальное и выдающееся явление, что все лица, хотя бы раз прослушавшие его лекции, заявляют, что подобного лектора они никогда больше не слышали. Лекции Петра Андреевича были всегда очень содержательны, насыщены богатым фактическим материалом, *нтересной казуистикой, глубокими теоретическими обобщениями и истолкованиями. Излагались они необычайно художественно... Это его дарование, сгиль его речи в сочетании с богатыми и умелыми интонациями, делали его лекции в полном смысле слова неподражаемыми“.⁹

После Великой Октябрьской социалистической революции Минаков принимал активное участие в организации Советской судебно-медицинской экспертизы.

За время работы при Советской власти ему удалось увидеть крупнейшие организационные преобразования судебно-медицинской экспертизы и огромный размах научной работы, о чём так мечтали лучшие представители этой науки дореволюционной России.

В заключение нужно указать, что успехи Московской школы не возникли на некоем пустыре. Подобное утверждение, конечно, исторически совершенно неверно.

Огромные научные достижения школы были подготовлены всем ходом предшествующего самобытного развития русской медицинской науки. Деятельностью выдающихся представителей русской медицины профессоров Московского Университета И.Ф. Венсовича, Е.О. Мухина, А.О. Армфельда была подготовлена прочная научная основа для формирования Московской школы судебных медиков.

Кафедра судебной медицины Московского Университета, которая явилась базой для развития школы, ещё в первой половине XIX века дала ряд блестящих диссертаций и оригинальных работ по различным судебно-медицинским вопросам.

• ¹ И.И. Нейдинг—„Кафедра судебной медицины“ (Рукопись. Архив кафедры судебной медицины 1-го МОЛ МИ)

• ² Московский областной архив МВД. Медицинский факультет Мос ковского Университета, фонд 118. Дело №"2135 ,06 учреждении кабинета судебной медицины“.
• ³ Московский областной Архив МВД. J863 г. Фонд 48, Дело № 82 „О дозволении профессорам и преподавателям Московского университета читать публичные лекции“: Там же, 1866 г. Опись № 35. Дело № 70
• ⁴ В. Никулин „Записки по судебной медицине и медицинской полиции“. (М. 1884 г.).
• ⁵ Цитирую по Минакову „Значение антропологии в медицине“. М. 1902.
• ⁶ В.И. Ленин. Соч. т. 10, стр. 61.
• ⁷ Цит. по В.Ф. Червакову: Кафедра судебной медицины. 175 лет Первого Московского Государственного Института. М. Л. 1940.
• ⁸ В.И. Ленин. Собр., соч. т. XX, стр. 197, Изд. 4-е.
• ⁹ Н.В. Попов, Профессор Петр Андреевич Минаков. (Рукопись).