Экзистенциализм в судебной психиатрии Западной Германии

После второй мировой войны в судебной психиатрии капиталистических стран усилилось влияние различных идеалистических теорий и взглядов. Судебная психиатрия, тесно соприкасаясь с правовыми дисциплинами, отражает методологические основы не только общей психиатрии и психологии, но и уголовного права, что определяет ее теоретические позиции. Показательно в этом отношении влияние экзистенциализма, особенно сказывающееся в психиатрии Швейцарии и Федеративной Республики Германии.

В области судебной психиатрии указанное воздействие определяется не только тем, что экзистенциализм в этих странах получил широкое распространение и многие психиатры в разной степени отдают ему дань (работы Бинсвангера, Биндера, Хадденброка, Мюллера-Зуура и др.). Не менее важно и то, что вопрос о свободе воли, которому экзистенциальная философия придает такое значение, является одним из основных философских вопросов проблемы вменяемости, дееспособности, а также учения о преступлении и вине в уголовном праве.

Буржуазное уголовное право и судебная психиатрия не могут решить вопрос о свободе воли, личной ответственности и вменяемости. Они колеблются между фатализмом механистического материализма, отрицающего всякую свободу в поведении человека, и идеалистическим толкованием свободы воли как особой духовной категории, которая якобы не подчиняется принципу причинности и недоступна научному познанию.

Если механистический материализм проявляется в ломброзианстве, в биологизации поведения человека, в том числе и преступлений, то на другом полюсе стоят идеалистические концепции свободы воли, вновь получившие распространение в судебной психиатрии, к которым относятся и взгляды экзистенциалистов по рассматриваемому вопросу.

В противоположность механистическим и идеалистическим концепциям философия диалектического материализма рассматривает свободу как познанную необходимость (Энгельс), как относительную свободу действий, всегда причинно обусловленных, что, как говорил В.И. Ленин, «нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действия» (В.И. Ленин. Сочинения. Изд. 3-е, т. 1, стр. 142.). Действовать свободно, значит действовать со знанием дела. Свободный выбор поступков и действий причинно обусловлен и связан с условиями развития и существования человека. В этом заключается диалектическая зависимость между свободой и необходимостью.

На этой основе строится учение о вменяемости и дееспособности в советском уголовном и гражданском праве и в советской судебной психиатрии. Детерминированность поведения человека условиями внешнего мира не предопределяет фатально его поступков и действий вследствие активной роли сознания и способности регулировать свое поведение, что было выработано в процессе общественно-исторического развития. Способность психически здорового человека нести ответственность за содеянное, быть вменяемым обосновываются его психическим развитием, состоянием его психической деятельности.

Таким образом, проблемы вменяемости и дееспособности могут быть решены только на основе научно-материалистического понимания психической деятельности. Экзистенциализм же приводит к отказу от научного решения этих проблем и к утверждениям об их метафизичности и условности, что связано прежде всего с его субъективно-идеалистической сущностью.

Как известно, экзистенциализм считает, что основой мира является существование (экзистенция) познающей себя личности, т. е. существование сознания или «бытие самопонимающего существования». Хейдеггер, один из основоположников экзистенциализма, говорил: «Бытие — это сущее, которым являемся мы сами». Таким образом, существование — это самосознание, т. е. индивидуальная духовная жизнь, которая понимает себя и выражает себя в своем бытии. Но все это лишь умопостигаемые понятия; они недоступны опытному знанию, «эмпирическим! наукам», лежат за их пределами и постигаются путем операций «чистого» сознания. Такими же умопостигаемыми понятиями являются вера, нравственность, нормы морали. Они свойственны, присущи человеческому духу, т. е. сознанию людей, особенно западно-христианской цивилизации, как пишут западногерманские психиатры де Боор (W. de Boor. Ober motivisch unclare Delikte, 1959) и Хадденброк (Haddenbrock. Die Unbestimmtheitsrelation von Freiheit und Unfreicheit u. s. w. Nervenarzt, 1961, H. 4.) .

При всей неоднородности взглядов сторонников этого субъективно-идеалистического учения можно, обобщая его положения, сказать, что, согласно философии экзистенциализма, существованию (экзистенции) априорно присущи два основных свойства: задача, или изначальная забота существовать и свобода.

Центральная проблема экзистенциальной философии — это поведение людей, их поступки, которые являются выражением присущей сознанию свободы и заботы существовать. Благодаря свободе, свободному выбору решений и действий человек и обретает свою сущность.

«Поскольку я выбираю, — пишет Ясперс, — я существую, если я не выбираю — я не существую» (K. Jaspers. “Phil osophie”, В. II, 1956, S. 182.). Хейдеггер считает, что существование есть прежде всего возможность действовать согласно своему замыслу, что означает проецировать себя в будущее. Эта возможность действовать согласно замыслу и есть свобода, благодаря которой человек становится тем, что он есть. Экзистенциалисты, следовательно, допускают свободу воли, независимую ни от каких общественных связей и вообще от реальной окружающей жизни, которая всегда наличествует в выборе намерений и поступков человека.

Само существование — это беспрерывное повторение актов свободного выбора. Правда, человек выбирает, не зная, к чему приведет его выбор, но действует он при этом свободно, т. е. выбор действий, а следовательно, и поступки человека иррациональны. Этот свободный выбор действий связан, по Сартру, не с рациональной деятельностью, а с инстинктами, с эмоциональными силами. Соответственно рассуждает и де Боор. У каждого человека, пишет он, имеется хаос стремлений, влечений и потребностей, которые господствуют над человеком и должны быть обузданы им самим или другими людьми, для чего и существуют правовые нормы. Правовые же нормы выражают общечеловеческие (коллективные) умопостигаемые духовные категории.

Эти идеалистические взгляды на право и правовые нормы определяют и теоретические основы того направления судебной психиатрии, которое подвержено влиянию экзистенциализма. В действительности право является одной из надстроек и, следовательно, отражает общественные отношения и материальные условия жизни общества. В противоположность этому подлинно научному взгляду для буржуазной науки характерно рассмотрение юридических положений вне связи с материальными и общественно-историческими условиями. Юридические явления и понятия рассматриваются как нечто самодовлеющее, саморазвивающееся, коренящееся в извечных идеях, изначально присущих человеческому духу, как об этом писал еще Кант.

Такова и оценочная теория вины, на основе которой рассматривается проблема вменяемости. Смысл, сущность уголовно-правовых положений вытекают будто бы из написанных «высших» понятий (норм) морали и права. Они якобы непостижимы для эмпирической науки, можно только переживать их, вчувствоваться в них.

Вина — это также феномен, недоступный эмпирическому исследованию, пишет де Боор, она «фундирована метафизически». В конце концов, замечает он, если до конца додумать проблему, человек виновен перед метафизической инстанцией. Доказательством этого он считает то, что в ФРГ в суде существует клятва-присяга, а конституция говорит об ответственности немецкого народа перед богом. Вместе с тем вина есть изначально присущее человеку представление (Urphenomen), несущее отпечаток свободы воли. Решение проблемы свободы воли, личной ответственности и вменяемости якобы никогда не будет дано наукой. Поэтому следует требовать их психологического понимания, а не научного раскрытия.

Таким образом, в соответствии с оценочной теорией (которую принимают буржуазные психиатры) вина преступника — это не конкретное содержание его умысла и неосторожности, а чисто оценочное суждение судьи; поэтому нет и не может быть объективных критериев вины. Соответственно вменяемость, с точки зрения этой теории, рассматривается как способность быть виновным, т. е. как способность воспринять упрек судьи. Но сам этот упрек вытекает будто бы из умопостигаемых «ценностных» общечеловеческих норм, которые нарушил преступник, а не из интересов того класса, который представляет судья.

Как мы указывали вначале, философские корни этих взглядов лежат в учении Канта, а с экзистенциализмом их сближает идеалистически понимаемая свобода воли. Это весьма отчетливо и откровенно показывает фон Байер в работе «Вопрос о свободе в судебной психиатрии» (1957), которую он начинает следующими словами: «В немецкой психиатрии существует традиция, освещенная Кантом, вопрос о свободе, о свободном волеопределении выносить за скобки, за пределы эмпирических исследований и знаний» (Nervenarzt, 1957, Н. 8.).

Подлинная свобода относится к той сфере личности, которая умопостигаема и недоступна научному познанию. Поэтому, по словам фон Байера, такие построения, как вина, вменяемость и сознание своей болезни следует рассматривать в экзистенциалистском плане. Эти умопостигаемые категории существуют только как продукт «чистого сознания». Они-то и переносятся нами на других людей при рассмотрении их поведения.

Как же тогда обстоит дело в практике экспертизы при решении вопроса о вменяемости?

По Ясперсу, наличие свободного волеопределения как сущность вменяемости устанавливают по чисто условному правилу, по которому считают, что определенные психические расстройства — психозы — исключают свободное волеопределение (т. е. исключают вменяемость), а другие не исключают. Шнейдер считает, что лишь условно можно ответить на вопрос: мог ли преступник действовать свободно с пониманием того, что он делает? Это условное правило не вызывает трудностей, когда речь идет о психозах в узком смысле слова или о глубокой олигофрении. Но трудности выявляются во всем объеме, отмечает фон Байер, когда речь заходит о психопатиях и неврозах.

Подход к указанным выше состояниям основывается на их экзистенциальном анализе. Ознакомление с опубликованными работами и проводимыми в них экспертными анализами (Хадденброк, де Боор, фон Байер, Мюллер-Зуур и др.) показывает характер экзистенциальных анализов. Фактически они сводятся к тому, что к идеям глубинной психологии, подчеркивающей роль инстинктов и влечений в поведении психопатов, добавляется идеалистически понимаемая свобода воли. Этим добавлением свободы воли авторы подчеркивают (хотя и с идеалистических позиций) личную ответственность преступника перед государством и обществом, так как если все сваливать на инстинкты и влечения, то человек лишается личной морально-правовой ответственности.

Реабилитация вопроса о свободе воли, пишет фон Байер, не случайна, а созвучна определенным современным правовым и философским тенденциям. Эта реставрация свободы воли типична для XX столетия в противоположность XIX с его материалистическим детерминизмом (фон Байер, Хадденброк). Однако подчеркивание значения свободы воли сочетается с постоянным утверждением роли инстинктов и влечений в поведении человека.

Итак, свободная воля как умопостигаемый продукт чистого сознания в сочетании с инстинктами и примитивными влечениями определяет поведение лиц вменяемых, в том числе и совершение ими преступлений. Условиям же социальной действительности в генезе поведения человека не остается места.

При этом анализ и оценка психического состояния психопатов и невротиков носят характер произвольных психологических построений на основе гипотетических экзистенциалистских предположений о психической деятельности. Поэтому отрицается значение сомато-вегетативных и лабораторных методов исследования при экспертизе пограничных состояний. Так, Хадденброк саркастически пишет о «биологически ориентированном» эксперте с его «мозговым воздухом» и «мозговым электричеством», имея в виду пневмоэнцефалографию и электроэнцефалографию.

В согласии со Шнейдером фон Байер считает, что преступления психопатов и больных неврозами якобы редко являются результатом длительного их обдумывания и борьбы мотивов. Чаще всего это «быстрый прыжок в новое». Эти, подобные «прыжку» преступные действия в известной мере произвольны, так как в них участвует и свободная воля; значит, они не полностью причинно обусловлены. Таковы импульсивные действия и реакции короткого замыкания, которым фон Байер дает

следующее экзистенциальное объяснение: при них наличное бытие сознания как активная «волящая» инстанция быстро объединяется с влечениями и идет по путям, предуготованным этими влечениями (инстинктами). Такая точка зрения, по мнению автора, позволяет видеть как волевые, так и инстинктивные основы экзистенции. Ответственность же преступников — психопатов и больных неврозами — определяется при этом «индивидуально-коммуникативными возможностями». Это конструктивно-психологическое понятие, к каким вообще склонны экзистенциалисты, означает возможность для личности устанавливать связи с другими людьми, проецируя на взаимоотношения феномены своего сознания и получая отклик людей на это проецирование.

Показателей в этом отношении пример экзистенциального анализа при судебнопсихиатрической экспертизе сексуального правонарушения, проводимый фон Байером (Фон Байер. К вопросу об оценке психопатов и невротиков способными быть виновными. Nervenarzt, 1961, Н. 5.).

Испытуемый, в прошлом отбывавший наказание за изнасилование, убил девушку по садистическим мотивам, заманив ее в автомобиль. Он, по его словам, и перед первым и перед настоящим правонарушением вел внутреннюю борьбу с сексуальными фантазиями. Хотя убийство и являлось реализацией его фантазий, он не получил при его совершении удовлетворения. С момента начала преступления, пояснял испытуемый, я перешел границу, показавшую мне определенность реального, это вызвало чувство вины, что привело к беспокойству и печали.

Автор рассматривает этот случай как ограниченное проявление преступной воли, когда наличное бытие сознания быстро объединяется с побуждениями влечений. В момент преступления импульсы влечения пошли по пути, проторенному фантазией. Из описания переживаний самим испытуемым выясняется произвольный характер деяния. Доказательство этого автор видит в «переходе границы между добром и злом, чтобы освободить себя». В значительной мере испытуемый сам виноват в прорыве своих деструктивных влечений. Поэтому его следует считать вменяемым. Правильное в конечном итоге экспертное заключение, фактически определяющееся тем, что у испытуемого не было психотического состояния и таких болезненных нарушений, которые исключали бы возможность руководить своими действиями, аргументируется отнюдь не психиатрическим ходом суждений. Не проводится дифференциальной диагностики для исключения болезненных явлений, не выявляются клинические признаки психопатии или невроза. Экспертное заключение обосновывается произвольными психологическими конструкциями.

Считая ведущим в психиатрическом и судебнопсихиатрическом анализе «понимание» внутреннего мира своих больных, умение интуитивно «схватить» их переживания, психиатры-экзистенциалисты подменяют фактически клинический анализ психологическим объяснением с помощью произвольных психологических конструкций.

Судобнопсихиатрическая экспертиза требует тщательного анализа переживаний больного, его отношения к болезни. Внутренние переживания больного имеют равное право на изучение наряду с внешними проявлениями болезни, так как психическая деятельность в норме и в патологии представляет единство субъективного и объективного. Однако в данном случае речь идет не об этом, так как приведенный пример показывает, что экзистенциальный анализ перестает быть психиатрическим, а тем более экспертным анализом.

Отчасти это признают и сами экзистенциалисты, которые при экспертизе пограничных состояний не видят разницы между психиатрической и психологической оценкой.

Рассматривая подобные наблюдения, сторонники экзистенциального анализа считают, что в этом случае, как и при «психопатических» и «невротических преступлениях, существует сочетание свободы воли и несвободных (т. е. причинно обусловленных) явлений. Однако это соотношение свободы и несвободы неопределенно, т. е. не поддается научному установлению. Эта неопределенность отношений между свободой? и несвободой является якобы основным принципом судебной психиатрии, как пишет Хадденброк, посвятивший данному вопросу специальную работу.

Такая неопределенность лишает возможности научно обоснованно проводить судебнопсихиатрическую оценку, т. е. применять юридический (психологический) критерий невменяемости в каждом конкретном случае психопатий, неврозов и близких к ним состояний. Ведь применение юридического критерия означает установление на основе клинического анализа того, мог ли испытуемый отдавать себе отчет в своих действиях и руководить своим поведением, или, как гласит § 51 уголовного кодекса ФРГ, «мог ли он понимать недозволенность деяния и действовать в соответствии с этим пониманием». А это обстоятельство связано с волей человека, с его произвольной деятельностью, т. е., по мнению экзистенциалистов, со «свободой воли», как с особой, лишь умопостигаемой категорией, присущей сознанию.

Поэтому вопрос о способности или неспособности управлять своим поведением лежит будто бы за пределами научных фактов, он не доступен научному изучению (Хадденброк, Вельцель). В связи с этим по вопросу о характере судебнопсихиатрической оценки и о праве эксперта на эту оценку (т. е. на применение юридического критерия невменяемости) среди сторонников экзистенциализма нет единства мнений. Одни считают, что психиатр может констатировать лишь психиатрические «находки», т. е. психопатологические расстройства, а вытекающие из них выводы о вменяемости лежат будто бы вне научного заключения.. Оценка вменяемости, как способности быть виновным, — это уже экзистенциальная проблема, которую решает судья, исходя из своего личного «схватывания» ее. Таким образом, отрицается право эксперта на судебнопсихиатрическое заключение о вменяемости. Особенно настоятельно отрицается право на заключение эксперта о вменяемости при психопатиях и неврозах, которые принципиально отграничиваются от психозов (Шнейдер). Де Боор заявляет, что даже констатация психопатий — это: не медицинская задача, а «типизирующее выявление», оценочная характеристика личности, тем более что сущность психопатий недоступна нашему познанию.,Отсюда он делает вывод о невозможности психиатрически обосновать условия невменяемости, так как якобы невозможно «измерить» степень (тяжесть) психических: расстройств. Сторонников этой точки зрения во главе со Шнейдером Хадденброк называет агностиками, причисляя к этой группе и себя.

Для агностиков криминальные действия психопатов и невротиков — это результат «диалектического» столкновения волевой и вневолевой сферы, причем именно элемент свободного волеопределения делает эти состояния недоступными научному анализу. Подлинное же понимание1 себя и других людей базируется на сознании свободы. Сочетание доступных науке фактов и свободы неопределенно, что имеет глубокую аналогию со свободой воли электронов. Как мы видим, для утверждения своего агностицизма и экзистенциального подхода, сторонники этих взглядов заимствуют теории физического идеализма. При этом Хадденброк утверждает, что ошибкой естественнонаучного детерминизма XIX века было игнорирование экзистенциального аспекта человеческой свободы, которая недоступна научному анализу.

Методологическое значение таких взглядов раскрывает сам автор, когда он говорит, что агностики, признающие свободу недоступной научному анализу, находятся «в приличном обществе» Канта, Ясперса и Гартмана. Продолжая традиции этих философов-идеалистов, Хадденброк заканчивает работу утверждением о непознаваемости и неразрешимости основных теоретических проблем судебной психиатрии, так же как это было и 2000 лет тому назад.

Другие авторы считают возможной судебнопсихиатрическую оценку пограничных состояний, но стремятся строить ее на основе экзистенциального анализа (Мюллер-Зуур,  Н. Мu1ler-Suuг. Zur Frage der strafrechtlichen Beurteilung von Neurosen. Archiv iur Psychiatrie. 1956, Bd. 194.) с помощью положений идеалистической психологии. Анализируют болезнь и оценивают ее тяжесть на основе таких психологических конструкций, как субъективная значимость болезни (Krankheitswert), индивидуальная и коллективная норма бытия и т. п. Значимость болезни —- это степень бытия болезни (невроза, психопатии) в сознании. Индивидуальную норму бытия определяют в качестве настоящего и прошлого бытия индивида как такового без дальнейших возможностей его развития. При этом невротические расстройства, психогенные реакции и их тяжесть изучают вне их клинической характеристики, что представляет значительную трудность для понимания и раскрывает вместе с тем субъективизм экзистенциального анализа.

Невротические расстройства — это характерные именно для данной личности глубинные реакции или анормальность личностной установки. Дивергенция (расхождение) между анормальной установкой личности и ее индивидуальной нормой бытия переживается больным как внутреннее напряжение и определяет чувство (субъективное сознание) страдания и бытие болезни. Бытие (экзистенция) болезни-невроза — это потребность, выражающаяся просьбой о помощи. Это есть экзистенциальная потребность душевно страдающего человека, если он избирает врача необходимым личным помощником.

Такому понятию бытия болезни как явлению сознания противостоит понятие лично индифферентной для индивидуального сознания болезни, как органического объективно происходящего. Так, при канцерофобии нет органического объективно происходящего (нет рака), но есть бытие болезни. Наоборот, при прогрессивном параличе и шизофрении может отсутствовать сознание болезни. Это бытие болезни может быть, по мнению Мюллера-Зуура, определено, «измерено» с точки зрения его выраженности, интенсивности путем экзистенциального анализа. Тогда эта тяжесть выражается в субъективно-идеалистических психологических категориях, типичных для экзистенциализма.

Степень (тяжесть) невроза — это степень ограничения экзистенциальных возможностей. Мера значимости болезни — это степень угрозы существованию индивида в его сознании; как пишет швейцарский психиатр-экзистенциалист Биндер, конечная, максимальная степень ограничения экзистенции — это ее уничтожение, т. е. смерть. Минимальная — здоровье. Между этими двумя границами и возникает вариабильная величина степени угрозы и ограничения экзистенции.

Величину значимости болезни можно, в частности, понять из значения психотерапии, устраняющей ненормальные установки личности. Легко устраняемое психотерапией свидетельствует о малой значимости болезни. Не поддающееся психотерапии невротическое поведение говорит о большой значимости, следовательно, об уменьшенной вменяемости, поскольку таковая есть в уголовном законе.

Такие чисто конструктивные психологические попытки судебно-психиатрической оценки Мюллера-Зуура вызывают критику даже со стороны Хадденброка, который отмечает, что при этом теряется диагностический аспект и открываются ворота психологической инвазии.

Субъективно-психологический характер оценки раскрывается в примере, приводимом Мюллером-Зууром о бракоразводном процессе. Муж перенес приступ шизофрении, вследствие чего он стал эмоционально тупее, не потеряв социальной адаптации, и потому легче стал переносить психопатическое поведение своей жены. Она же вследствие психопатического поведения требовала развода с мужем как с душевнобольным. В этом случае шизофрения имела якобы малую значимость болезни, почему эксперт хотел даже отклонить ее наличное бытие, что, конечно, противоречило экспертным фактам. Но по незначительной выраженности болезни брак можно было бы и не расторгать. Однако нужно было бы установить, не является ли тенденция жены расторгнуть брак следствием ее психопатических особенностей, что говорило бы о большей значимости болезни у нее, и тогда значимость психопатии была бы больше, чем значимость шизофрении.

Несмотря на известные различия в установка «агностиков» и «гностиков», их объединяет общность экзистенциалистских взглядов, причем расхождения оказываются весьма незначительными. И там и здесь речь идет не о стремлении к научному раскрытию изучаемых явлений, а к их психологическому объяснению. Следовательно у тех и других фактически имеется отказ от научно-клинического обоснования судебнопсихиатрических оценок. Только в одном случае подлинная судебнопсихиатрическая оценка объявляется невозможной, недоступной науке, а в другом она осуществляется с помощью спекулятивно-психологических конструкций, лишь подчеркивающих, что экзистенциализм в психиатрии пользуется субъективно-психологическим методом и сводится к метафизическому истолкованию психических расстройств (В.М. Морозов. О современных направлениях в зарубежной психиатрии и ее идейных истоках., 1961, стр. 211.).

Таким образом, экзистенциалистская, как и всякая другая идеалистическая, трактовка психической деятельности приводит к отрицанию возможности научного обоснования и решения основных проблем судебной психиатрии, а следовательно, и ее научного развития. Отказ же от четкой научно обоснованной оценки психического состояния подэкспертных при судебнопсихиатрической экспертизе ведет в конечном итоге к нарушению правовых гарантий личности. тем самым создаются дополнительные возможности для усиления уголовных репрессий в отношении лиц, неугодных господствующему классу, и для освобождения от наказания тех, кого не считает нужным наказывать юстиция капиталистического государства.