О корифеях отечественной судебной медицины. Профессор О.Х. Поркшеян

Прошло более 100 лет со дня рождения профессора Овагима Христофоровича Поркшеяна, одного из видных учѐных в области отечественной судебной медицины. В наследство оставлено много научных статей, цитирование которых в свое время достигло апогея. Его ученики, носители идей учителя, нынче работают по всей стране, но только сейчас начинают осознавать, что к их становлению причастен учёный, ставший ещё при жизни корифеем. О научных трудах О.Х. Поркшеяна знают все судебные медики страны, а о том, каким он был человеком, известно лишь тем, кто близко общался с ним.

И слово «любовь», и саму любовь в нынешнее время замызгали, а чуть раньше, в 1960-х, она олицетворяла добро, жалость, вдохновение, почитание. Именно так мы, его ученики, относились к своему учителю и наставнику по жизни профессору О.Х. Поркшеяну, заведующему кафедрой судебной медицины Ленинградского ГИДУВа.

В 1965 г. Овагим Христофорович предложил мне тему кандидатской диссертации «Вопросы судебно-медицинской экспертизы повреждений желудка и кишечника». Увидев моё смятение, добавил: «Вы не волнуйтесь, мы с Наташенькой Вам поможем». Наташенькой оказалась его жена – и секретарь, и редактор всех диссертаций в одном лице. Милая русская женщина, связавшая свою судьбу с офицером-армянином, проходившим службу в г. Уссурийске Приморского края, она всегда была рядом – на отдыхе, совещаниях, конференциях, симпозиумах. Они боялись расставаться. По этому поводу злословили, а больше завидовали, но никакие сплетни к ним не приставали. Этот тандем работал плодотворно: она, судебный медик по профессии, кандидат медицинских наук, неизменно помогала Овагиму Христофоровичу в редактировании всех работ аспирантов, соискателей, докторантов, он – мозговой центр и вдохновитель. Добро в обоих было заложено изначально. Отсутствие детей как бы предопределило их любовь к ученикам. Я горжусь тем, что вхожу в когорту учеников, избранных самим Овагимом Христофоровичем. В то время я была единственным соискателем с Дальнего Востока и когда приезжала, то ощущала огромную поддержку всего коллектива, особенно аспирантского, помощь которого была бескорыстной и трогательной. Особый микроклимат на кафедре мог создать только Овагим Христофорович. Ни доли снобизма, ни внешней показухи, удивительно грамотная речь при полном отсутствии бранных слов, аристократизм так и светился в его глазах. При нѐм было невозможно быть небрежно одетым, говорить банальности, вести себя фривольно. Это было воспитание через себя, и наши неудачи он также пропускал через себя. И мы не хотели огорчать его, потому что любили. Своего научного руководителя нужно обожать и свято ему верить, выполнять любое поручение и тысячу раз переделывать разделы работы, если он того требует. Только тогда работа будет читаться на одном дыхании. Именно так мы и работали с Овагимом Христофоровичем. Посылки и бандероли с главами диссертации ходили по маршруту Владивосток–Ленинград и обратно, компьютеров и интернета не было, пишущие машинки раскалялись, но цель была поставлена и достигнута.

Вспоминаются обеды в семье Поркшеянов. Это означало, что вы приходите часам к 12 и работаете с профессором до 14.00. В 14.00. – обед, приготовленный Наталией Ивановной, и снова работа до 17.00. Но в процессе поглощения блюд, именно поглощения, т.к. Наталия Ивановна была искусным поваром, шло ненавязчивое воспитание. Это сейчас уже понимаешь, что так оно и было. То Овагим Христофорович показывал удивительнейшую старинную гравюру, то вдруг зачитывал нечто из Монтеня, то говорил о том, что женщина должна любить кухню и не просто готовить, а красиво готовить, и никаких незастеленных кроватей и старых халатов. У него самого даже домашняя одежда была элегантной. Приходить в эту семью хотелось ещё и ещё. Каждый приезд в Ленинград знаменовался обедом, работой с профессором, беседами, детали которых вспоминались в зрелые годы, а нечто даже бралось на вооружение при воспитании своих детей и учеников. Это нечто – фанатичное служение науке и доброта, сквозившая во всём, что делал светлый человек Овагим Христофорович Поркшеян. Любовь к искусству – особая статья. Мы были вместе на концертах Р. Рождественского, Б. Окуджавы, Е. Евтушенко, на спектаклях БДТ (билеты брались заранее и отдавались мне в качестве подарка). Однажды, увидев у него потрясающую чеканку армянских мастеров (обнажённая женщина на берегу моря), я тихо сказала:

Натурщицы приходили в нетопленные каморки,
Натурщицы приходили, застенчивы и чисты,
И превращалась одежда в холодный, ничей комочек,
И в комнате становилось теплее от наготы…

В следующий приезд мне был подарен томик стихов Р. Рождественского с закладкой на этом стихотворении. Я поняла, что учёный – это не только наука и не столько наука, а человечность и культура в самом высоком смысле.

Овагим Христофорович любил цветы, но терпеть не мог их в больнице. Если шли его проведать и несли с собой цветы, у профессора портилось настроение. Все это знали и никогда не носили цветы в больницу.

Тогда мы ещѐ не были так горды, что являемся учениками корифея судебно-медицинской науки. Это понимание пришло значительно позже. А пока все мы были аспирантами, соискателями, ординаторами профессора О.Х. Поркшеяна. Прошедший войну, он понимал то, что нам было недоступно в силу возраста. И когда умер Ю. Китаев – один из его любимых учеников, он сказал просто: его зарыли в шар земной. Спустя годы я вычитала эту строчку в стихах фронтового поэта Ю. Орлова, и только тогда стал понятен еѐ глубокий философский смысл.

Переписывались мы долго. На каждое письмо был получен ответ. Не все ученики так трепетно относились к учителю. Случалось, забывали. Профессор грустил по этому поводу. Потом он как бы сбрасывал с себя воспоминания, глаза загорались каким-то внутренним светом, и он говорил всегда одну фразу:

«Душа обязана трудиться и день, и ночь. И день, и ночь». По-моему это тоже кто-то из его любимых поэтов…